ПатерикСхиархимандрит Агапий (Агапов)
-2.jpg)
-1.jpg)
Старец архимандрит Афиноген (в схиме Агапий) родился 24 января 1881 года в деревне Карманово Вышневолоцкого уезда Тверской губернии. Родители его, Кузьма Агапович и Ирина Дмитриевна, были крестьянами. Мальчика назвали Василием в память святителя Василия Великого. Еще в раннем детстве он впервые почувствовал призвание к монашеству. Позже в своей «Автобиографии» о. Афиноген напишет:
«С какого возраста у меня сложилась мысль и желание уйти в монастырь? Родители мои, отец и мать, были неграмотные; у нас в доме не было никаких книг — ни молитв, ни для чтения. Родители были заняты крестьянским делом. Отец любил молиться, поклоны клал, а мать, как встанет с кровати, ну перед иконами покивает немного головой и побежит. Нас учить молиться было некогда, но у меня как‑то созрело желание молиться с пятилетнего возраста. Хотя я ничего не понимал, но очень любил слушать взрослых, когда они читают или говорят о чем‑нибудь божественном, а особенно о монастыре, и нашел, каким путем себя вывести из тьмы греховной... После того моего порыва уйти в монастырь прошло четыре года, и мои желания заглохли, и я забыл о монастыре».
На восьмом году от роду родители отдали его в земскую трехклассную школу, а в 1894 году отправили в Санкт‑Петербург в швейную мастерскую, принадлежавшую его дяде‑крестному. Здесь с ним произошло чудесное событие:
«Я с другими мальчишками пришел ко всенощной, пришли к амвону и стали ставить и снимать свечи с подсвечников. А я стою отдельно и смотрю на икону преподобного мученика Андрея Критского. И вдруг я очутился на амвоне — стою на коленях, а старичок меня благословляет и, наклонив свою головку ко мне, поцеловал меня и скрылся. А я стою на коленях и думаю: кто же этот старичок? А потом, увидев его на иконе, говорю: а вот этот самый на иконе и есть. И я очутился за решеткой, где я и стоял. И я боялся сказать кому‑либо, а потом и забыл».
В 1902 году Василий отбывал воинскую повинность, а в 1903 году служил месяц в ратном ополчении. В том же году на Балтийском вокзале в Петербурге он увидел о. Иоанна Кронштадтского. Хотя ему и не удалось подойти к о. Иоанну, впоследствии он говорил, что монашество принял по молитве «всероссийского батюшки». Действительно, вскоре после этой встречи в душе юноши вдруг ожило, казалось бы, совсем утраченное желание оставить мир и посвятить жизнь служению Богу. В продолжение Великого поста оно окрепло и превратилось в твердое намерение. Крестный сначала отговаривал его, а потом благословил иконой преподобного Нила Столобенского.
«В 1903 году, 13 апреля, в Фомино воскресенье, — пишет старец, — я оставил Петербург со всем его шумом и беззаконными соблазнами и пошел пешеходом по Московскому шоссе в какой‑нибудь монастырь». По совету встреченного в пути монаха он выбрал Воскресенско‑Макарьевский монастырь недалеко от станции Любань. «Пришел я — уже стемнело. В странноприимной ночевал, на другой день сходил в церковь к утрени. Спросил одного монаха, как мне увидеть игумена. Он мне говорит: «Еще рано, пойди отдохни, потом увидишь». Пришел я опять в странноприимную, прошло время часа три, вдруг мне говорят: «Иди, вон там игумен идет». Я быстро вышел и пошел навстречу игумену. Поклонился ему до земли. Он меня взял за руку, приподнял и говорит: «Что тебе нужно?» Я говорю: «Батюшка, возьми меня в ваш монастырь жить». Он спросил, откуда я пришел. Я сказал, что из Петербурга. Он говорит: «Какую имеешь специальность?» Я сказал, что могу шить одежду. Он говорит: «Ох, милый, нет, тебя я не возьму. Я знаю, петербургские жители мастеровые все порченые, балованные. Наверное, ты убежал от хозяина, у нас хочешь укрыться. Нет, милый, поезжай обратно к хозяину». Я говорю, что нет, я не убежал, у меня и паспорт есть, ради Бога, возьмите. Долго он еще не соглашался взять, испытывал меня. Уж я потом встал на колени и со слезами на глазах стал просить. Тогда он за руку поднял меня и сказал: «Ну ладно, милый, оставайся, посмотрим, как ты будешь жить. А теперь иди вот там землю помогай возить на огород и копай гряды». Я с радостью побежал от него. И так с 19 апреля 1903 года я начал жить в монастыре преподобного Макария Римлянина».
Вскоре Василию пришлось отправиться в Вышний Волочек «отбывать ратное воинское учение». В конце сентября он заехал в родную деревню проститься с отцом и матерью. Кузьма Агапович, хотя и с некоторым сожалением, дал ему свое родительское согласие на уход в монастырь и, так же как и крестный, благословил иконкой преподобного Нила.
Вот как протекала жизнь Василия в Макарьевской пустыни:
«Послушание мне, конечно, было дано по моей специальности — шить одежду. Меня радовала установка жизни монастырской, ежедневное хождение в церковь. И еще больше меня пленили книги святоотеческие. Когда я стал их читать и познавать, что есть грех и какая за него пред Богом ответственность, то я взялся за чувство покаяния. Когда я читал книгу о грехопадении или о высоте добродетели, то не мог себя удержать, чтобы не плакать, если только кто помешает, и нередко меня заставали сидящим за столом с книгой и с заплаканным лицом. Но некоторые братия недоумевали и говорили: что это наш брат Василий какой‑то невеселый, задумчивый и плачет, наверное, больной.
Я, конечно, не имел страсти праздношатания — ходить по келиям к другим, празднословить. Я углубился в чтение книг и молитву Иисусову, а через семь лет я дошел до такого состояния, что не было у меня мысли посторонней: все забыл, и не напоминалось мне мирское, и к этому приложил еще, по совету аввы Дорофея, самоукорение, а оно возбуждало чувство покаяния. Когда я коснусь немного самоукорения со смирением, то они у меня вызывали чувство покаяния и слезы. Бывали такие случаи: вот из церкви идешь в трапезную обедать в праздник с братией, садишься на свое место, и вот появляется мысль: ну какой ты монах, если ты питаешь свое тело такой вкусной пищей, а душу чем питаешь? Она — голодная. Горе тебе, монах! Какой ответ дашь на суде Богу? И вот на таком самоукорении сразу же рождается чувство покаяния со слезами. Берешь ложку, подносишь ко рту, а в нее капают слезы. Кладешь ее на стол и сидишь: уже сыт, ничего не надо больше».
В 1905 году прежнего игумена перевели на Кавказ и на его место назначили иеромонаха Кирилла (Васильева). Новый настоятель дал Василию еще одно послушание — читать во время монастырской трапезы жития святых и поучения на Евангелие, а через несколько лет благословил его на чтение в церкви полунощницы, кафизм, часов и повечерия с канонами.
В 1908 году, на Троицу, Василий был облачен в рясофор, а в 1911 году пострижен в мантию с именем Афиноген — в память севастийского епископа‑мученика. В 1912 году в новгородском Софийском соборе он был рукоположен в сан иеродиакона. Богослужение в тот день возглавлял будущий священномученик епископ Тихвинский Андроник (Никольский). А спустя четыре с половиной года архиепископ Новгородский и Старорусский Арсений (Стадницкий) рукоположил иеродиакона Афиногена во иеромонаха. В 1921 году игумен Кирилл, в то время уже епископ, назначил его монастырским ризничим. Вскоре последовала и первая награда: набедренник.
В обители было принято проводить исповедь с вечера и до глубокой ночи. К иеромонаху Афиногену выстраивалась целая толпа, и порой он простаивал в храме до утра. Бывало, уже начиналась служба, а он все исповедовал, пока наконец кто‑либо из монахов не говорил: «Батюшка, нужно уходить». Случалось, ноги его от многочасового стояния так затекали, что он не мог сделать ни шага и дьяконы под руки уводили его в алтарь.
С 1919 по 1924 годы батюшка исполнял самые разные послушания, в том числе келаря. 15 июля 1924 года в монастырь нагрянули чекисты, произвели обыск и арестовали епископа Кирилла и 15 насельников — среди них и о. Афиногена. Арестованных увезли в новгородскую тюрьму. Суд состоялся только через полгода. 30 января 1925 года было вынесено постановление: владыку Кирилла заключить в тюрьму со строгой изоляцией сроком на 5 лет. Иеромонаха Афиногена приговорили к трехлетней высылке и даже разрешили выбрать город для поселения. Он избрал Осташков, куда и прибыл 8 августа.
Каждую неделю батюшка обязан был являться «на отметку» в органы, где состоял на учете. И все же вскоре ему удалось поселиться в обители преподобного Нила Столобенского, неподалеку от Осташкова (недаром иконой этого святого благословили его перед уходом в монастырь и отец, и крестный). Настоятель архимандрит Иоанникий принял о. Афиногена в число братии и дал послушание по специальности — шить облачения.
Через год о. Афиноген послал в Москву просьбу об освобождении, которая неожиданно была удовлетворена. В 1927 году батюшка вернулся в Макарьевскую пустынь. Новый настоятель, о. Ферапонт, живший на монастырском подворье в Любани (на территории обители располагался колхоз, монахам принадлежали лишь два дома), оставил его при себе помощником. В 1929 году батюшка был награжден золотым наперсным крестом.
В ночь на 18 февраля 1932 года всех насельников Макарьевской пустыни и монастырского подворья в Любани арестовали и отвезли в Ленинград, в «Кресты». Монастырь и подворье были осквернены и закрыты. Два месяца спустя о. Афиногену вынесли приговор: «Василия Кузьмича Агапова заключить в лагерь на работы на три года, с конфискацией имущества». Через два дня он был отправлен в Новосибирск, а оттуда на Беломорканал. «Наказуя наказа мя Господь, смерти же не предаде мя» (Пс 117. 118). И в тюрьме, и в лагере — везде Господь охранял меня от смертных случаев», — позже писал батюшка.
В лагере он особенно страдал от голода. Очень худой, малый ростом (как он сам говорил: я — полчеловека), о. Афиноген не мог выработать дневную норму, и случалось, по три дня не получал пайки. Жизненные силы его были почти на исходе, и, выходя из барака на работу, он норовил прилечь под каким‑нибудь деревцем для минутного отдыха.
Однажды ему пришла посылка. Обессилевший от недоедания, падая и вновь поднимаясь, батюшка с трудом дошел до места выдачи посылок, но успел взять «лишь шарфик да пяток сухарей» — остальное отобрал конвоир. Расстроенный и измученный, вернулся он в барак. Здесь его поджидали уголовники, которые потребовали, чтобы он поделился гостинцами. Не поверив его объяснениям, сбросили его с нар и принялись обыскивать, а найдя шарф и сухарики, жестоко избили. Так терпел он холод, голод и побои, полагаясь во всем на волю Божию и надеясь на Его милосердие.
Спустя некоторое время жизнь батюшки сделалась немного легче: в лагере появился еще один иеромонах. Теперь иноки могли духовно укреплять друг друга. Покрывая голову листом лопуха вместо епитрахили, они отпускали один другому грехи, и в узах совершая великое Таинство Исповеди.
Вместо положенных по приговору трех лет о. Афиноген пробыл в лагере два года: его освободили досрочно, определив местом жительства Малую Вишеру Ленинградской области. Получив паспорт и встав на учет, старец с помощью знакомых нашел комнату и «стал жить, как и прочие граждане нашей страны». Батюшка работал сторожем, занимался шитьем. Очень тяжело переживал он то, что со дня ареста не имел возможности служить в церкви.
Вскоре после начала войны по какому‑то случаю он поехал в Любань и, когда ее внезапно заняли немцы, не смог вернуться в Вишеру. Вскоре по просьбе местных жителей немецкие власти разрешили возобновить церковную службу, и 11 сентября 1941 года, в день Усекновения главы Иоанна Предтечи, батюшка совершил первое богослужение. Множество верующих приходило к нему каяться в накопившихся грехах и причащаться Святых Христовых Тайн.
Позже о. Афиногена перевели в храм г. Тосно, а в октябре 1943 года в качестве «рабочей силы» вывезли в латвийский город Тукумс. В рясе и с крестом на груди его выставили «на продажу» на базаре — так пополнялись работниками местные фермы. «Молодых отправили в Германию, — вспоминал старец, — а старых здесь распределяли. Я уже пожилой был... Вот подошел латыш, говорит: батюшка, я тебя куплю, и ушел за подводой. А тут другой подходит и то же самое говорит... Да ведь уже с первым уговор был. Вот тот подогнал подводу и отвез меня к себе. Дали мне домик, а рядом и храм оказался, так я там все время и служил». Помогал батюшка, конечно, и в сельскохозяйственных работах. Латыш, по счастью, был человеком добрым и о. Афиногена не обижал.
Позже батюшка попал в Спасо‑Преображенскую Волгунскую пустынь. Здесь ему довелось встретиться с иноками Псково‑Печерского монастыря во главе с игуменом Агафоном (Бубицем), заброшенными в Латвию превратностями военного времени. Монахи вырыли в лесу землянки, построили церковку и регулярно совершали богослужения. После войны о. Агафон с частью братии вернулся в родную обитель, а остальных насильственно вывезли в Германию.
В сентябре 1944 года о. Афиногена отправили в Ригу в женский Свято‑Троицкий монастырь, а в следующем году он был официально переведен в Псково‑Печерский монастырь и утвержден в должности монастырского казначея и ризничего. Наряду с этими послушаниями он исполнял седмичную череду священнослужения и, как и прежде, шил церковные облачения и одежду для братии.
В 1947 году, на Вход Господень в Иерусалим, о. Афиноген был удостоен сана игумена и награжден палицей. В 1949 году епископ Владимир (Кобец) благословил старца временно совершать богослужения на Псковском озере, на острове Залит. Последние 13 лет его жизни были неразрывно связаны с Псково‑Печерским монастырем.
С 1960 года на плечи о. Афиногена легло нелегкое послушание братского духовника, а кроме того, он начал отчитывать бесноватых. До него этот подвиг нес другой замечательный старец, иеросхимонах Симеон (Желнин). Незадолго до кончины о. Симеона наместник спросил у него, кто может взять на себя отчитку, и он сразу же назвал о. Афиногена.
Спустя некоторое время о. Афиноген зашел навестить больного старца, и тот неожиданно дал ему книги, по которым совершал молитвы над бесноватыми, и благословил отчитать несколько человек. Исполнив благословение старца, батюшка вернул книги со словами: «Ну вот, я всех отчитал, теперь знаю, как это делается». Но о. Симеон ответил: «Нет, я дал тебе их уж навсегда».
Батюшка, по свойственному ему смирению почти никогда не беспокоивший старца, весьма редко бывавший у него в келье и особо близко с ним не общавшийся, чрезвычайно удивился такому ответственному послушанию, однако стал три раза в неделю отчитывать бесноватых, и силой его молитвы многие получали исцеление и духовное утешение. С того времени к нему начало приезжать и множество болящих из самых отдаленных уголков России, и по его молитвам многие исцелялись. Вот рассказ об одном исцелении: «Еду к батюшке, рука болит, и глаз совсем не видит. Плачу: «Батюшка, помоги! Ты только перекрести руку и глаз». Батюшка потрогал мне руку и сказал: «Да будет тебе по вере твоей». И глаз перекрестил. Через день домой уехала. Боль в руке прошла. И вдруг мысль: «Закрой здоровый глаз, читай другим». А потом у меня в уме: «Ведь он же не видит совсем». Но все‑таки я попробовала так сделать, и оказалось, тот глаз прозрел и видит лучше, чем тот, который был здоров».
В записках о. Афиногена упоминается о прямых столкновениях со злыми силами. Однако они не нарушали духовного равновесия старца, который всегда твердо уповал на Господа, «сокрушающаго вся злая». Батюшка писал:
«Мать привезла свою дочь, девушку лет восемнадцати, отчитывать. Я пока читал, «он» ее все мучил, хотел убежать, а мне кричит: эй ты, попик, за что меня ругаешь? Когда я кончил читать, то все успокоилось, а «он» говорит: ох, как я устал, как мне тяжело было. Из моей кельи ушли, а «он» сел в коридоре и не уходит. Я вышел и спрашиваю: ну ты что же уселся и не уходишь? А «он» отвечает: отец Афиноген! А ты знаешь, кто я? Я бывший Архангел. У меня тысячи молодчиков, и хорошо работают. Теперь все — наши. Я ему говорю: ну не все, есть верующие, Божии. А «он»: ну, это маленькая кучка, а то все — наши. Потом продолжает: знаешь, отец, ведь скоро конец этому свету. Вот, говорю, вам тогда попадет. А «он» отвечает: знаем мы, но зато теперь наша воля. И я ушел к себе в келью. Вот какие явления бывают у нас».
В каждодневном иноческом подвиге старец живо ощущал помощь своих духовных сотаинников — преподобного Нила Столобенского, святого праведного Иоанна Кронштадтского, Псково‑Печерских святых. Особенно же почитал святителя Василия Великого, чье имя получил при крещении. С этим святым о. Афиноген имел некую внутреннюю связь, даже был поучаем им в трудные минуты жизни и видел в нем первейшего своего защитника от бесовских нападений. В записках старца есть рассказ о явлении ему в тонком сне «послания» от его небесного покровителя. В то время о. Афиноген находился «в состоянии самого нижайшего греховного падения... по наущению лукавого духа. Я самых близких мне отцов стал осуждать... вспоминая их ко мне ложные отношения... От такого зла лукавый диавол вселился в мое сердце, и если бы не святитель Василий Великий, то он меня погубил бы в таком озлоблении сердца... Эта вся мысленная борьба с лукавым духом чуть не сожгла меня — и сердцем, и душой, и телом».
Подвижнической жизнью старец стяжал дар прозорливости. Еще за десять дней до кончины своего духовного отца схиархимандрита Пимена (Гавриленко) он говорил, что по нему «уже панихиду отслужили» и «он уже отошел». А жительница Ленинграда Рыжова рассказывает:
«Во время Великого поста (1969 года) я была в Печорах. Многие пошли к о. Афиногену на исповедь, и я пошла. На исповеди я сказала о. Афиногену, что я не хожу в храм на вечернее богослужение, так как мой муж не любил, когда я уходила из дому. Он был в это время здоровым 63‑летним мужчиной. Мне о. Афиноген говорит: «Не ходи пока, не обижай его своим отсутствием. Вот он скоро умрет, тогда будешь ходить». А я ему отвечаю: «Я не хочу, чтобы мой муж умер». А он мне: «Это не от нас зависит». По возвращении из Печор я просила мужа сходить к врачу — проверить себя. А он мне отвечал на это: «Зачем я пойду к врачу, если чувствую себя как никогда здоровым». В 1969 году 3 июня в 16 часов мой муж внезапно скончался».
В 1962 году в ознаменование 50‑летия служения в священном сане и 60‑летия иноческого жития игумену Афиногену был вручен наперсный крест с украшениями. В 1968 году его возвели в сан архимандрита. Несмотря на слабое здоровье и весьма преклонный возраст (ему исполнилось уже 90 лет), он продолжал окормлять иноков и паломников‑мирян. Келейница батюшки монахиня Надежда (Бакшаева) в своем дневнике писала: «Я всегда бывала удивлена его любовью к людям и думала: откуда у него столько любви? Или он родился таким, или он приобрел эту любовь?..
На закате дней о. Афиноген стяжал совершенно мирное отношение к смерти и ждал ее как избавления от земных скорбей и болезней. Однако и готовясь к переходу в вечность, он не терял интереса и любви к окружающим, к собратьям‑инокам. Келейница пишет: «Сколько у батюшки было ко всем любви — очень он всех любил. Иногда и не может, а все идет на трапезу, скажет: «Хоть я на братию посмотрю, все отцы святые». Уже болел последнее время, а как он любил ходить на трапезу — чудо; последний раз я его уже не вела, а почти что несла на ступеньках, он шел на четвереньках. Говорю: «Батюшка, кушай в келье», а он ни в какую не соглашается, вот какова была его любовь к людям».
Еще в 1977 году старец предсказал, что ему осталось жить два года. А среди его записей сохранились свидетельства, которые он назвал «Бывшие мне от смерти предупреждения», безусловно признавал эти «смертные предупреждения» весьма полезными для своего духовного устроения и дорожил ими. Примерно за два месяца до кончины, на Пасху, ему еще довелось участвовать в монастырском богослужении, более в этой жизни он уже в Божием храме не служил. 7 мая 1979 года о. Афиноген был пострижен в схиму с именем Агапий. Перед смертью ежедневно приобщался Святых Христовых Тайн. 24 июня 1979 года он отошел ко Господу. Кончина его была, как и жизнь, смиренна и благочестива.